Бестужев-Марлинский Александр Александрович. Второй вечер на бивуаке

Загрузить книгу на мобильный телефон.

- Прошу извинить, господа, что я разбил последний хрустальный стакан;
теперь уже здоровье чужой красавицы не затускнит его, как в моем сердце не
изгладится образ моей невесты!
Бургонское оживило зябнущих офицеров, донышко серебряного стакана
сверкало вновь и вновь, и похвала вину не переставала.
- Какая тонкость! - говорил ротмистр, высасывая последнюю каплю.
- Какой букет! - сказал Ничтович, нюхая опорожненную бутылку.
- Вот, Лидин, такое благовонное воспоминание - приятно!
- Это вино, - сказал артиллерист, - доставляет мне еще приятнейшее
воспоминание, которое делает честь великодушию женского пола, -
воспоминание, за которое едва не заплатил я жизнию. Если господам угодно
будет послушать хоть краем уха, я расскажу, как это случилось.
Три дни тому назад я был послан фуражировать в окрестности Сен-Дизье.
Неприятеля близко не чаяли, и потому мне дали только пять человек ездовых.
Я отправился прямо в деревню Во-сюр-Блез, где уже два раза проходила и
стояла наша рота и где жители принимали нас очень ласково. Братская
привязанность привлекала меня к Генриете, дочери мэра; она премиленькое,
преневинное созданье. Меня утешали ее детская откровенность, ее неизменно
веселый нрав. Бывало, когда я задумаюсь, она резвилась вокруг меня и шутя
разглаживала морщины на лбу моем.
"Развеселись, добрый русский!" - говорила она, и я невольно улыбался
ее приветливости и в ее светлых глазах искал - и находил - забвенье всего
неприятного. Генриета выбежала и тогда меня встретить, играла с моею
лошадью, пела, прыгала, как ребенок, и, наконец, унесла у меня саблю. Мэра,
отца ее, не было дома. Послав за ним канонера, я велел остальным кормить
коней и присматривать фуража, а сам пошел наверх, в обыкновенную свою
комнату. Мне принесли вина, но я едва выпил стакан его, едва успел сесть на
канапе, как глаза мои сомкнулись, голова упала, - я погрузился в глубокий
сон. Не помню, долго ли спал я, утомленный переходами и двухдневною
бессонницею; знаю только, что я пробудился от голоса, который называл меня
по имени. Открываю глаза: Генриета, бледная, трепещущая, стояла надо мною.
"Беги, русский! - сказала она замирающим голосом. - Спасайся, или тебя
убьют! Уже все готово... они собрались... твои солдаты заперты... Но я
погибла, если узнают. Беги, умоляю тебя, беги!.."
И Генриета исчезла, как привидение. Русскому офицеру бежать! Нет,
этого не будет! Я вскочил, кипя гневом, заткнул за портупею пистолеты и
потихоньку сошел вниз. В зале слышались многие голоса... Прикладываю ухо:
одни хотели убить нас, другие советовали отдать в плен своему отряду,
который, по их словам, должен быть недалеко.