Бестужев-Марлинский Александр Александрович. Вечер на бивуаке

Загрузить книгу на мобильный телефон.

Вдруг блеснула во мне пресчастливая мысль.
Сейчас же ногу в стремя - и марш.
"Куда, - спросили меня, - едешь ты на своей бешеной Бьютти?"
"Куда глаза глядят".
"Зачем?"
"Умереть или пообедать!" - отвечал я трагическим голосом, дал шпоры и,
показывая вид, будто меня занесла лошадь, пустился птицею и скрылся из глаз
изумленных моих товарищей. Они считали меня погибшим. Проскакав русскую
цепь, я навязал на палаш платок, который в молодости своей бывал белым, и
поехал рысью.
"Qui vive?" - раздалось с неприятельского пикета.
"Parlementaire russe!" - отвечал я.
"Haltela!"
["Кто идет?" - "Русский парламентер". - "Остановитесь!" - фр.]
Ко мне подъехал унтер-офицер с взведенным пистолетом.
"Зачем вы приехали?"
"Поговорить с начальником отряда".
"Для чего же без трубача?"
"Его убили".
Мне завязали глаза, повели пешего, и через три минуты я уже по
обонянию угадал, что нахожусь подле офицерского шалаша. "Добрый знак! -
думал я. - Счастливый как тут к обеду". Снимают повязку - и я очутился в
компании полковника и человек осьми конноегерских французских офицеров;
малый я не застенчивый.
"Messieurs! [Господа! - фр.] - сказал я им, поклонясь весьма развязно,
- я не ел почти три дня и, зная, что у вас всего много, решился, по
рыцарскому обычаю, положиться на великодушие неприятелей и ехать к вам на
обед в гости. Твердо уверен, что французы не воспользуются этим и не
захотят, чтобы я за шутку заплатил вольностью. Да и много ли выиграет
Франция, если завладеет конным поручиком, которого все знания и действия
очерчиваются концом палаша?"
Я не обманулся: французам моя выходка понравилась как нельзя больше.
Они пропировали со мной до вечера, нагрузили съестным мой чемодан, и мы
расстались друзьями, обещая при первой встрече раскроить друг другу голову
от чистого сердца.
- Не из печатного ли это? - спросил, усмехаясь, штабс-ротмистр
Ничтович, который слыл в полку за великого критика.
- Да хотя бы из печатного, - для тебя оно все-таки должно быть
новостью! - отвечал Ольский.
- А после какого дела это случилось?
- После того самого, где ты ранен был в сапог. Штабс-ротмистр запил
пилюлю и напрасно теребил усы, ища ответа на ответ: на этот раз остроумие
его осеклось.
- Не расскажет ли нам чего-нибудь Лидии? - сказал подполковник,
обращаясь к молодому офицеру, который в рассеянности курил давно погасшую
трубку.
- Нет, подполковник! Мне нечего рассказывать. Мой роман занимателен
для меня одного, потому что обилен только чувствами, а не приключениями. И
признаюсь вам: теперь вы разрушили самый великолепный воздушный мой замок.