Произведение размещено на сайте Российской Литературной Сети bestugev-m.org.ru. Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам. Администратор сайта: Тимур Литовченко. Желаем Вам приятного чтения!

...Едва проглянет день,
Каждый по полю порхает,
Кивер зверски набекрень,
Ментик с вихрями играет.
Конь кипит под седоком,
Сабля свищет - враг валится,
Бой умолк - и вечерком
Снова ковшик шевелится.
Давыдов


Вдали изредка слышались выстрелы артиллерии, преследовавшей на левом
фланге опрокинутого неприятеля, и вечернее небо вспыхивало от них зарницей.
Необозримые огни, как звезды, зажглись по полю, и клики солдат, фуражиров,
скрып колес, ржание коней одушевляли дымную картину военного стана ***го
гусарского полка эскадрону имени подполковника Мечина досталось на
аванпосты. Вытянув цепь и приказав кормить лошадей через одну, офицеры
расположились вкруг огонька пить чай. После авангардного дела, за круговою
чашею, радостно потолковать нераненому о том о сем, похвалить отважных,
посмеяться учтивости некоторых перед ядрами. Уже разговор наших аванпостных
офицеров приметно редел, когда кирасирский поручик князь Ольский спрыгнул
перед ними с коня.
- Здравствуйте, други.
- Добро пожаловать, князь! Насилу мы тебя к себе залучили; где
пропадал?
- Спрашиваются ли такие вопросы? Обыкновенно, перед своим взводом,
рубил, колол, побеждал, - однако и вы, гусары, сегодня доказали, что не на
правом плече ментик носите; объявляю вам мою благодарность. Между прочим,
вахмистр! прикажи выводить и покормить моего Донца: он сегодня ничего не
кушал кроме порохового дыма.
- Послушайте-ка, ваше сиятельство...
- Мое сиятельство ничего не слышит и не слушает, покуда не выпьет
глинтвейну, без которого ему ни светло, ни тепло; давайте скорее стакан!
- Изволь! - сказал ротмистр Струйский. - Но знай, что эта чара
заветная: за нее ты должен приплатиться анекдотом.
- Хоть сотней! За ними дело не станет; я весь слеплен из анекдотов и
расскажу вам один из самых свежих, со мной случившихся. За здоровье
храбрых, товарищи!
Как-то недавно у нас не было дни в три ни крошки провианту. Кругом, по
милости вашей и казацкой, стало чисто, как в моем кармане, а, на беду,
тяжелую конницу фуражировать не пускают. Что делать? Голод тем более
умножался, что во французской линии слышалось гармоническое мычанье быков,
которое плачевным эхом раздавалось в пустом моем желудке. Рассуждая о суете
мирской, лежал я, завернувшись буркою, и грыз сухарь, так заплесневелый,
что над ним можно бы было учиться ботанике, так черствый, что его надо было
провожать в горло шомполом. Вдруг блеснула во мне пресчастливая мысль.
Сейчас же ногу в стремя - и марш.
"Куда, - спросили меня, - едешь ты на своей бешеной Бьютти?"
"Куда глаза глядят".
"Зачем?"
"Умереть или пообедать!" - отвечал я трагическим голосом, дал шпоры и,
показывая вид, будто меня занесла лошадь, пустился птицею и скрылся из глаз
изумленных моих товарищей. Они считали меня погибшим. Проскакав русскую
цепь, я навязал на палаш платок, который в молодости своей бывал белым, и
поехал рысью.
"Qui vive?" - раздалось с неприятельского пикета.
"Parlementaire russe!" - отвечал я.
"Haltela!"
["Кто идет?" - "Русский парламентер". - "Остановитесь!" - фр.]
Ко мне подъехал унтер-офицер с взведенным пистолетом.
"Зачем вы приехали?"
"Поговорить с начальником отряда".
"Для чего же без трубача?"
"Его убили".
Мне завязали глаза, повели пешего, и через три минуты я уже по
обонянию угадал, что нахожусь подле офицерского шалаша. "Добрый знак! -
думал я. - Счастливый как тут к обеду". Снимают повязку - и я очутился в
компании полковника и человек осьми конноегерских французских офицеров;
малый я не застенчивый.
"Messieurs! [Господа! - фр.] - сказал я им, поклонясь весьма развязно,
- я не ел почти три дня и, зная, что у вас всего много, решился, по
рыцарскому обычаю, положиться на великодушие неприятелей и ехать к вам на
обед в гости. Твердо уверен, что французы не воспользуются этим и не
захотят, чтобы я за шутку заплатил вольностью. Да и много ли выиграет
Франция, если завладеет конным поручиком, которого все знания и действия
очерчиваются концом палаша?"
Я не обманулся: французам моя выходка понравилась как нельзя больше.
Они пропировали со мной до вечера, нагрузили съестным мой чемодан, и мы
расстались друзьями, обещая при первой встрече раскроить друг другу голову
от чистого сердца.
- Не из печатного ли это? - спросил, усмехаясь, штабс-ротмистр
Ничтович, который слыл в полку за великого критика.
- Да хотя бы из печатного, - для тебя оно все-таки должно быть
новостью! - отвечал Ольский.
- А после какого дела это случилось?
- После того самого, где ты ранен был в сапог. Штабс-ротмистр запил
пилюлю и напрасно теребил усы, ища ответа на ответ: на этот раз остроумие
его осеклось.
- Не расскажет ли нам чего-нибудь Лидии? - сказал подполковник,
обращаясь к молодому офицеру, который в рассеянности курил давно погасшую
трубку.
- Нет, подполковник! Мне нечего рассказывать. Мой роман занимателен
для меня одного, потому что обилен только чувствами, а не приключениями. И
признаюсь вам: теперь вы разрушили самый великолепный воздушный мой замок.
Мне мечталось, что я за отличие уже произведен в штаб-офицеры, что я сорвал
"Георгия" с неприятельской пушки, что я возвращаюсь в Москву, украшен
ранами и славою; что троюродный мой дядя, который старее Дендерского
Зодиака, умирает от радости, и я, богач, бросаюсь к ногам милой,
несравненной Александрины!
- Мечтатель, мечтатель! - сказал Мечин. - Но кто не был им? кто больше
меня веровал в верность и в любовь женскую? Я расскажу теперь случай моей
жизни, который тебе, милый Лидии, может послужить уроком, если влюбленные
могут учиться чужою опытностью, - для вас же примолвлю, друзья мои, что это
будет история медальона, о котором я давно обещал вам рассказать.
Послушайте!
Года за два до кампании княжна София S. привлекала к себе все сердца и
лорнеты Петербурга: Невский бульвар кипел вздыхателями, когда она
прогуливалась; бенефисы были удачны, если она приезжала в театр, и на балах
надобно было тесниться, чтобы на нее взглянуть, не говорю уже танцевать с
нею. Любопытство заставило меня узнать ее покороче; самолюбие подстрекнуло
обратить на себя внимание Софии, а ее любезность, образованный ум и доброта
сердца очаровали меня навсегда. Впрочем, говорят, и я верю, что любовь
прилетает не иначе, как на крыльях надежды, - я недаром в княжну влюбился.
Вы знаете, друзья, что природа влила в меня знойные страсти, которыми
увлекаюсь в радости - до восторга, в досадах - до исступленья или отчаяния.
Судите ж, каково было мое блаженство при замеченной взаимности! Я забредил
идиллиями; мне вообразилось, что одинокая жизнь несносна, тем более что
родители Софии смотрели на меня благосклонным взором. Со мною жил тогда
первый мой друг, отставной майор Владов, человек с благородными правилами,
с пылким характером, по с холодною головою. "Ты дурачишься, - не раз
говорил он мне в ответ на мои восторги, - избирая невесту из блестящего
круга. У отца княжны более долгов и прихотей, чем денег, а твоего именья
ненадолго станет для женщины, привычной к роскоши. Ты скажешь: ее можно
перевоспитать на свой образец, ей только семнадцать лет от роду; но зато
сколько в ней предрассудков от воспитания! Все возможно с любовью! -
твердишь ты, но кто ж уверит тебя, что княжна вздыхает от любви, а не от
узкого корсета, что она глядит в глаза твои для тебя, а не для того, чтоб
глядеться в них самой? Поверь мне, что в ту минуту, когда она так нежно
рассуждает об умеренности, о счастии домашней жизни, мысли ее стремятся уже
к дамскому току или к карете с белыми колесами, в которой блеснет она в
Екатерингофе, или к новой шали, для показа которой тебя затаскают по
скучным визитам. Друг! я знаю твое раздражительное от самых безделок сердце
и в княжне вижу прелестную, прелюбезную женщину, но женщину, которая любит
жить в свете и для света и едва ли пожертвует тебе котильоном, не только
столичного жизнию, когда расчеты или долг службы позовут тебя в армию. За
упреками настанет убийственное равнодушие, и тогда - прости, счастье!" Я
смеялся его словам, однако ж изведывал наклонности Софии и каждый день
находил в ней новые достоинства, и с каждым часом страсть моя возрастала.
Между тем я не спешил объяснением: мне хотелось, чтобы княжна любила во мне
не мундир, не мазурку, не острые слова, но меня самого без всяких видов.
Наконец я в том уверился и решился. Накануне предполагаемого сватовства я
танцевал с княжною у графа Т. и был радостен как дитя, упоен надеждою и
любовью. Один капитан, слывший тогда за образец моды, досадуя, что София не
пошла с ним танцевать, позволил себе весьма нескромные на ее счет
выражения, стоя за мною, и довольно громко. Кто осмеливается обидеть даму,
тот возлагает на ее кавалера обязанность мстить за нее, хотя бы она вовсе
не была ему знакома. Я вспыхнул и едва мог удержать себя до конца кадриля,
услышав его остроты на счет княжны. Объяснение не замедлило. А капитан
думал отыграться шутками, говорил, что он не помнит слов своих. "Но я, по
несчастию, имею очень счастливую память. Вы должны просить на коленях
прощения у моей дамы, или завтра в десять часов волею и неволею увидитесь
со мною на Охте". Вам известно, что я не охотник до пробочных дуэлей: мы
стрелялись на пяти шагах, и первый его выстрел, по жеребью, положил меня
замертво. Какой-то испанский поэт, имени и отчества не упомню, сказал, что
первый удар аптекарской иготи есть уже звон погребального колокола: пуля
вылетела насквозь в соседстве легких; антонов огонь грозил сжечь сердце,
но, вопреки Лесажу и Мольеру, я выздоровел, с помощию лекарей и пластырей,
в полтора месяца.
Бледность лица очень мила, но чтобы не показаться княжне мертвецом, я
умерил на несколько дней свое нетерпенье и, уже оправясь, полетел верхом к
князю на дачу. Сердце мое билось новою жизнию: я мечтал о радостной встрече
моей с Софиею, о ее смущенье, об объяснении, о супружестве, о первом дне
его... Полный восторгов надежды, взбегаю на лестницу, в переднюю залу, -
громкий смех княжны в гостиной поражает слух мой. Признаюсь, это меня
огорчило. Как! та София, которая грустила, если не видала меня два дни,
веселится теперь, когда я за нее слег в смертную постелю! Я приостановился
у зеркала: послышалось, будто упоминают мое имя, говорят о Дон-Кишоте;
вхожу - молодой офицер, склонясь на спинку стула Софии, рассказывал ей
что-то вполголоса и, как кажется, весьма дружески. Княжна нисколько не
смутилась: спросила меня с холодной заботливостью о здоровье, обошлась со
мной как с старым знакомцем, но, видимо, отдавала преимущество своему
соседу: не хотела понимать ни взглядов, ни намеков моих о прежнем. Я не мог
придумать, что это значит, не мог вообразить вины такой обыкновенной
холодности - и напрасно искал в ее взорах столь милой досады, делающей
сладостным примирение: в них не было уже ни искры, пи тени любви. Иногда
она украдкою бросала на меня взгляды, но в них прочитал я одно любопытство.
Гордость зажгла во мне кровь, ревность разорвала сердце. Я кипел, грыз себе
губы и, боясь, чтобы чувства мои не вырвались речью, решился уехать. Не
помню, где скакал я по полям и болотам, под проливным дождем; в полночь
воротился я домой без шляпы, без памяти. "Жалею тебя! - сказал Владов, меня
встречая. - И, прости укор дружбы, не предсказал ли я, что дом князя будет
для тебя ящиком Пандоры? Однако ж на сильные болезни надобны сильные
лекарства: читай". Он отдал мне свадебный билет - о помолвке княжны за
моего соперника!.. Бешенство и месть, как молния, запалили: кровь мою. Я
поклялся застрелить его по праву дуэли (за ним остался еще мой выстрел),
чтобы коварная не могла торжествовать с ним. Я решился высказать ей все,
укорить ее... одним словом, я неистовствовал. Знаете ли вы, друзья мои, что
такое жажда крови и мести? Я испытал ее в эту ужаснейшую ночь! В тиши
слышно было кипение крови в моих жилах, - она то душила сердце приливом, то
остывала как лед. Мне беспрестанно мечтались: гром пистолета, огонь, кровь
и трупы. Едва перед утром забылся я тяжким сном. Ординарец военного
министра разбудил меня: "Ваше благородие, пожалуйте к генералу!" Я вскочил
с мыслию, что, верно, зовут меня насчет дуэли. Являюсь. "Государь
император, - сказал министр, - приказал выбрать надежного офицера, чтобы
отвезти к генералу Кутузову, главнокомандующему южною армиею, важные
депеши; я назначил вас, - спешите! Вот пакеты и прогоны. Секретарь запишет
на подорожной час отъезда. Счастливого пути, г. курьер!" Тележка стояла у
крыльца, и я очнулся уже на третьей станции; великодушный Владов ехал со
мною. Тут-то изведал я, что дружество утешает, но не наполняет сердца, и
дорога дальняя, вопреки общему мнению, только разбила, но не рассеяла меня.
Главнокомандующий принял меня отменно ласково и, наконец, уговорил остаться
в действующей армии. Презрение к жизни довело меня до мысли о самоубийстве,
но Владов своими советами и нежным участием тронул меня. Кто жить советует,
всегда красноречив, и он спас мою совесть от двух убийств, мое имя - от
насмешек. "Я знал все, - говорил он мне, - но не смел объявить тебе во
время болезни. Видя, что открылась тайна, и зная твой бешеный нрав, я
бросился к секретарю военного министра, моему приятелю, просил, умолял:
тебя послали курьером. Время - лучший советник, и теперь признайся сам:
стоит ли пороху твой противник? стоит ли шуму твоя любезная, избравшая в
женихи человека без чести и правил, потому только, что он в тоне, что
матушка ее заметила лишний против твоего нуль в звончатых титулах человека,
который решился проиграть мне брильянтовый портрет своей невесты, ее
подарок?" Он отдал тогда мне этот медальон.
Подполковник снял его с груди и показал офицерам.
- Пусть мне тупым кремнем отпилят голову, если я вижу тут что-нибудь!
- вскричал Ольский. - Вся эмаль разбита вдребезги.
- Провидение, - продолжал подполковник, - сохранило меня от смерти на
берегах Дуная, чтоб долее послужить отечеству: пуля сплюснулась на портрете
Софии, но не пощадила его. Прошел год, и армия, по заключении мира с
турками, двинулась наперерез Наполеону. Тоска и климат расстроили мое
здоровье: я на месяц отпросился на Кавказ - искать целительных вод для
здоровья, живой воды - для моего духа.
На другой день по приезде я пошел с тамошним доктором отправить
визиты. "Вы увидите, - сказал доктор, когда мы приближались к одному
домику, - молодую прекрасную особу, которая чахнет, быв жертвою брака по
расчету. Родители напели ей о счастии пышности, а обиженное самолюбие
завлекло ее в сети блестящего негодяя, и, обманутая минутною прихотью
сердца, она кинулась в его объятия. Что ж вышло? Тетушки и матушка,
искавшие в женихе богатства, нашли одно хвастовство, необъятные долги и
разврат; он искал приданого и, обманутый обещаниями, в свою очередь
оказался во всей черноте: измучил жену язвительными упреками, поведением
вогнал ее в чахотку и наконец, проигравши и промотавши все, бросил ее,
ославив в свете. Теперь она приехала сюда с отцом, умереть под теплым
кавказским небом". Я боялся обеспокоить ее посещением. "О нет! - говорил
доктор, - ведь чахоточные умирают на ногах, и я имею правилом: коротать
рассеянностью время больных, когда лекарствами нельзя продлить их жизнь".
Говоря таким образом, вошли мы в комнату. Это была София!..
Есть невыразимые чувства и сцены. Я думал, что ненавижу Софию; уверял
себя, что, если судьба приведет мне с нею встретиться, я заплачу за измену
холодным презрением; но я узнал, как много любил ее, когда, вместо гордой
красавицы, увидел несчастную жертву света, с потухшими очами, с смертною
бледностью лица. На краю гроба исчезают все приличия, и когда София пришла
в чувство, рука ее была омочена моими слезами и поцелуями. "Вы не клянете
меня? Виктор, ты меня прощаешь?.. - сказала она раздирающим сердце голосом.
- Благородная душа... ты сожалеешь, видя меня, так жестоко наказанную
за легкомыслие. Теперь я умру покойно". Жизнь, как тлеющая лампада, от
дуновения вспыхнула в ней на несколько дней чем-то бывалым. Но каково было
мне видеть .разрушение Софии, слышать, как постепенно сокращалось ее
дыхание, чувствовать ее муки, переносимые с ангельским терпением!.. Она
гасла - без ропота, обвиняя во всем себя одну. Друзья! друзья! я перенес
много страданий, но ни одно мученье в мире не сравнится с мукою - видеть
умирающую любезную; ужасно и вспомнить... София умерла на руках моих!
Подполковник не мог продолжать. Тронутые офицеры молчали, и даже с
ресницы ротмистра скатилась слеза на ус и с него канула в серебряный стакан
с глинтвейном. Вдруг послышался выстрел, другой, третий. Казаки с ведетов
неслись мимо эскадрона.
- Что, много ли неприятелей? - спросил торопливо ротмистр, вспрыгнув
на своего Черкеса.
- Видимо-невидимо, ваше высокоблагородие! - отвечал урядник.
- Мундштучь, садись! - скомандовал подполковник. - Фланкеры! осмотреть
пистолеты. Сабли вон! По три налево заезжай! Рысью! Марш!





КОММЕНТАРИИ

Вечер на бивуаке. Впервые - в альманахе "Полярная звезда", 1823 год,
за подписью: А. Бестужев.

Стр. 77. Эпиграф взят из стихотворения Д. В. Давыдова "Песня старого
гусара" (1819).
Фуражир (воен.) - военнослужащий, ведающий заготовкой, хранением и
выдачей фуража (норма для лошадей и скота).
...приказав кормить лошадей через одну... - то есть поочередно,
сохраняя цепь.
Ментик - гусарская куртка с меховой опушкой, носимая на левом плече.
Стр. 80. ...старее Дендерского Зодиака... - Дендра - местность в Египте,
севернее Фив, на левом берегу Нила, где сохранились развалины древнего
храма с изображением на своде знаков Зодиака.

Стр. 81. Иготь - ручная аптечная ступка.
...но, вопреки Лесажу и Мольеру, я выздоровел... - Имеется в виду то,
что французские писатели Лесаж Ален Рене (1668 - 1747) и Мольер Жан Батист
(1622 - 1673) в некоторых своих произведениях изображали
лекарей-шарлатанов.
Стр. 82. ...ящик Пандоры... - Пандора - в древнегреческой мифологии
имя женщины, мужу которой Зевс подарил сосуд, содержащий все человеческие
несчастья, пороки и болезни. Любопытная Пандора, открыв его, выпустила их
на волю. Здесь: источник всяческих бедствий.
Стр. 85. Ведеты - передовая цепь часовых, сторожевое охранение.
Фланкеры - солдаты или конные, высылаемые в боковой дозор во время движения
отряда.



Бестужев-Марлинский А. А.

Б53 Сочинения. В 2-х т. - М.: Худож. лит.. 1981. - Т. 1. Повести;
Рассказы/Сост.; подгот. текста; вступ. статья и коммент. В. И. Кулешова.
487 с.

А. А. Бестужев-Марлинский - видный поэт, прозаик, публицист первой
трети XIX века, участник декабристского движения, член Северного тайного
общества. Его творчество является ярким образцом революционного романтизма
декабристов. В настоящее издание вошли наиболее значительные художественные
и публицистические произведения Бестужева, а также избранные письма.
В первом томе "Сочинений" напечатаны повести и рассказы: "Роман и
Ольга", "Ревельский турнир", "Испытание", "Страшное гаданье" и др.
70301-269
Б-------------33-80 4702010100
028(01)-81
Александр Александрович Бестужев-Марлииский
СОЧИНЕНИЯ В ДВУХ ТОМАХ
Том первый
Редактор К. Нещименко.
Художественный редактор Г. Масляненко.
Технический редактор Л. Синицына.
Корректор Г. Ганапольская
ИБ М 1577
Сдано в набор 07.06.79. Подписано в печать 12.09.80. Формат 84Х118
1/32. Бумага типогр. Љ 1. Гарнитура "Обыкновенная". Печать высокая.
25,620+вкл.-25,672 усл. печ. л. 26,817+вкл.= -26,861 уч.-изд. л. Тираж 100
000 экз. Заказ 995. Цена 2 р. 40 к.
Ордена Трудового Красного Знамени издательство "Художественная
литература". 107882, ГСП, Москва, Б-78, Ново-Басманная, 19. Набрано и
сматрицировано в Ярославском полиграфком-бинате Союзполиграфпрома
Государственного комитета СССР по делам издательств, полиграфии и книжной
торговли. 150014, Ярославль, ул. Свободы, 97. Отпечатано в полиграфическом
комбинате им. Я. Коласа Государственного комитета Совета Министров БССР по
делам издательств, полиграфии и книжной торговли, 220005, Минск, Красная,
23